Подтекст у А. П. Чехова
Давно уже отмечена многозначность или, как иногда говорят, двуплановость языка действующих лиц в чеховских пьесах. Это — способ выражения богатства внутреннего мира персонажей, средство авторской оценки, ибо не все действующие лица обладают глубиной душевных переживаний. Богатство же внутреннего мира чеховских героев раскрывается не только в их репликах или монологах, но даже в паузах, даже в словах, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к теме разговора.
В таких случаях принято говорить о подтексте, или «подводном течении»,
Подтекст придает речи богатство смысла, эмоциональную насыщенность, художественную убедительность и конкретность. Все это пришло в искусство от жизни. Ведь мы даже в обыденную, деловую речь вкладываем определенный подтекст. В театре же это становится осознанным приемом, специально используется как сильнейшее средство Художественной выразительности.
Вот последняя сцена Вари и Лопахина. Любовь Андреевна оставляет их наедине. Варя, взволнованная и растерянная, не знает, как вести разговор. Так же растерян и Лопахин, которому очень не хочется делать Варе предложение, а приходится: ведь только что он прямо обещал это Раневской… Но душевную сумятицу, растерянность Вари и Лопахина Чехов передает не через прямой смысл их слов. Они ведь не могут говорить вслух о том, что их волнует, о чем они думают. Поэтому внешне разговор идет совершенно о другом:
Варя. Странно, никак не найду…
Лопахин. Что вы ищете?
Варя. Сама уложила и не помню.
Варя не может вспомнить, что она ищет, да она, собственно, ничего и не ищет на самом деле. Другие мысли у нее в голове, судьба ее решается, от разговора зависит вся ее будущая жизнь, а разговор об этом вести невозможно.
Если не принимать в расчет чеховский подтекст, совершенно нельзя будет понять смысл следующей сцены. Лопахин, воспользовавшись случаем, быстро уходит, так и не сделав предложения.
Варя, сидя на полу, положив голову на узел с платьем, тихо рыдает.
Отворяется дверь, и осторожно входит Любовь Андреевна.
Любовь Андреевна. Что?
Пауза.
Надо ехать.
Вот в этом и проявляется чеховское новаторство, чеховское мастерство. Слов, по существу, нет, а мы все поняли — не из текста даже, а именно из подтекста: все кончено. Никаких надежд не осталось. К чему тут слова? Они ничего не изменят и ничего не объяснят. Все ясно и без слов. «Надо ехать».
Многие чеховские персонажи скрывают свои самые глубокие чувства, намеренно переводя разговор на случайные, будничные темы. Так, Тригорин во время разговора с Ниной Заречной сам себе боится признаться в том, насколько она ему понравилась: «Вы так прекрасно играли. И декорация была прекрасная. Должно быть, в этом озере много рыбы». Слова о рыбе не имеют в данном случае никакого информативного значения. В другой пьесе, у другого автора они были бы вообще невозможны, так как не имеют отношения к сути разговора. Но для чеховской драматургии, для чеховских героев они в высшей степени характерны и важны, ибо позволяют догадываться, что скрыто за этими, казалось бы, совершенно случайными, необязательными словами, что в это время думают, чувствуют, переживают персонажи.
Аналогичный прием можно встретить и в других пьесах Чехова. Хрестоматийным стал эпизод с «жарой в Африке» в финале «Дяди Вани». Вот еще один характерный пример из «Трех сестер». Тузенбах идет на дуэль. В последний момент он восклицает: «Ирина!» Казалось бы, самое подходящее время для каких-то прочувственных слов. Однако Тузенбах сдерживает свой душевный порыв, переведя разговор в обычный, будничный план: «Я не пил сегодня кофе. Скажешь, чтобы мне сварили…» Само собой разумеется, что в это время Тузенбах думает вовсе не о кофе.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)