А. П. Чехов и русский театр
Театр был для Чехова первой любовью. Этой любви он оставался верен всю свою жизнь. Театр создавал Чехова, и драматург отплатил ему тем же — он создал театр.
Чехов нередко зарекался писать для театра, но он не мог не возвращаться к нему.
Характерно также и то, что жанр водевиля он предпочитал «высоким» жанрам театра. Известно: «Вишневый сад» Чехов задумал как четырехактный водевиль, где «черт будет ходить ходуном». Мечта написать водевиль хороший, по воспоминаниям современников, была мечтой его жизни. Это можно объяснить
Вспомним основной чеховский принцип: «Искусство писать — это искусство сокращать». Одноактные сценки и шутки Чехова помогают понять, почему глубокую и лирическую пьесу «Вишневый сад» Чехов был склонен считать водевилем.
Однако сегодня Чехов — драматург, чье искусство в значительной степени определило физиономию театра нашего столетия. Он принес на сцену новые формы, новое содержание и новый дух.
Словно голубка Пикассо для международного сообщества, чайка на занавесе МХАТа стала для театра символом нового отношения к миру и зрителю. «Чайка» открывает классический цикл чеховской драматургии: комедия «Чайка», «Дядя Ваня» — не комедия, не драма, не трагедия, а так: «Сцены из деревенской жизни в 4 действиях»; «Три сестры» — драма и «Вишневый сад» — комедия.
Кроме объединяющего эти произведения структурного признака — все они имеют четыре действия, — герои пьес обычные люди, с обычными мыслями, в обычных усадебных интерьерах, с обычными желаниями и чувствами. Чехов умеет показать, как сквозь это обычное постоянно и сильно сияет скрытая красота. И даже тогда, когда жизнь пропадает напрасно, расходуется на пустяки, мельчает, этот огонь не слабеет: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, немножко сладкою, как ласка. Я верую, верую…»
Чехов может забрать у своих героев все: иллюзии, молодость, таланты, но одно всегда с ними — надежда. Вспомним Ольгу из «Трех сестер»: «Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем». Вспомним отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, — все это образцы вечной, немеркнущей надежды.
Эстетический принцип — скрытость, затаенность красоты в обыкновенном и повседневном, был тесно связан с убеждением Чехова в богатстве, разнообразии и талантливости русской жизни. Это мог почувствовать только новый, нетрадиционный театр. Недаром по поводу постановки «Чайки» в Петербурге Чехов писал: «Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора».
Таким образом, новой драматургией нового века стал МХАТ, где было понято главное — пьесы Чехова имеют кроме внешнего плана иные, глубокие смыслы, не менее, а иногда и более важные. И задача театра: внятно и вдумчиво раскрыть их зрителю.
Чеховская драматургия не терпит статичности. Она живет в интерпретации, каждый новый театр и новый режиссер открывают в ней новые файлы. Современный театр сегодня переживает, спустя 100 лет, настоящий чеховский бум. Нет такой приличной сцены, где не шли бы «Три сестры», «Чайка», «Вишневый сад», реже — «Дядя Ваня». Чехов абсолютно органичен сознанию человека конца XX столетия. Бесчисленные театральные и киношные трактовки, чеховские фестивали, мучительные поиски образов — таков сложный и новый Чехов сегодня. Не менее новый и сложный, чем при жизни. Его камерные, дачные сюжеты и разговоры оказались интересны и актуальны. Он все терпит: любые подмостки, любых актеров и режиссеров, все, кроме дурного вкуса.