Эстетическая игра в лирике Игоря Северянина
Игорь Северянин — фигура сложная и неординарная в ряду поэтов своего времени. Его творчество удивительно многомерно и многогранно, художественный мир отличается необычно богатой и яркой образностью. В суждениях об этом поэте часто преувеличивали «позу воинствующего эстетства», считая его стихи апофеозом мещанского самодовольства, коктейлем банальных восторгов, словесных изысков и галантерейной пошлости.
Однако, если бы суть творчества Северянина исчерпывалась только» моторным лимузином», «блестящим файф-о-клоком и
В поэзии Северянина много условного, порой надуманного ; Поэтому анализируя его лирического героя, обязательно следует рассмотреть проблему поэтического имиджа, роли, маски, тему игры и перевоплощения. Северянин скрывает своего «внутреннего» героя под вызывающей маской «царственного паяца».
Попытаемся проследить, как и почему меняется лирический герой Северянина, как переосмысляются поэтом основные эстетические категории, как решается в его творчестве проблема поэтического имиджа.
Первое, что привлекает внимание в поэзии Северянина, — двоемирие или, точнее сказать, «многомирие». Его лирический герой всегда отделен от окружающей действительности, поэтому он создает для себя особую реальность, особое духовное пространство.
Первый такой пласт существования лирического «я» Северянина — внешний, поверхностный. Это мир сытости и пошлости, претендующий, однако, на исключительность и оригинальность. Это мир светского салона, ресторана, дамского клуба, где герой носит маску томного, самозабвенно-упоенного гурмана-мещанина, сладко замершего от воспоминаний о будуаре «тоскующей Нелли», кого безудержно тянет в «златополдень» завернуть на чашку чая в модный «женоклуб» и чтоб непременно — «в комфортабельной карете». Пресловутые «ананасы в шампанском» становятся своеобразной эмблемой, атрибутом этого обывательского мира.
Вообще, для «поэз» подобного содержания характерно описание еды, различных гастрономических изысков, аристократических блюд. Здесь и «в золотой печеннице английский бисквит» , шницель с анчоусом, и «из Остэнде устрицы, артишоки, спаржа», и «ирисный кэкс» , а сам герой без стеснения признается в своем пристрастии к винопитию: «я пить люблю, пить вкусно, много, сливаясь пламенно с вином». .
Характерно здесь также и изображение вещного мира, предметного, в частности одежды, определяющей убогие интересы филистера: герой вдохновенно восклицает: «Весь я в чем-то норвежском. Весь я в чем-то испанском!» . «Его Сиятельство — устроитель «томного журфикса» по вторникам — «в дамской венгерке… коричнево-белковой» .
Однако такой эпатирующий герой для Северянина — всего лишь маска, поза, попытка спрятаться от жизни за броской вещью. Не случайно «поэзы» подобного содержания составляют незначительную часть его творчества. К тому же при более внимательном прочтении мы обнаружим иронию поэта над представителями подобного образа жизни. Венгерка «его сиятельства» — «комичного цвета», у «нарумяненной Нелли» — «под пудрой молитвенник», а «брюссельское кружево… на платке из фланели»; в «княжьей гостиной» у него «наструнились» «в смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи».
Таким образом, поэт сам же разоблачает внешнюю красивость обывательской жизни, после чего заявляет вполне открыто: «Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство» . Эта строчка становится своеобразным игровым кредо Северянина. Сравним также с «Нате» и «Вам» Маяковского: все это выражение авторского отношения, вызов, брошенный «блесткой аудитории».
Существует ли такой мир, куда лирический герой Северянина может уйти безраздельно, где возможно обрести покой и полную гармонию? Поэт отвечает на этот вопрос однозначно: подобного уголка нет на земле, в действительности гармония и покой возможны лишь за пределами реальности — в мире сказки, фантазии, небесных грез. Так возникает в творчестве Северянина третье «параллельное пространство» и вместе с ним — тема инобытия, «нездешнего мира»:
… Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края.
Северянинский мир сказки — плод поэтической фантазии, рожденный воображением, уводящий от «столичной тоски,» серости обыденной жизни, охраняющей от житейской пошлости. «Так страшно к пошлости прилипнуть», — признается северянинский герой в стихотворении «К Альвине». В этом аспекте творчества Северянина можно говорить об эстетической игре на уровне образов, идей, смысла поэтического произведения. Мир вымысла, сказки, сна абстрактен, условен, в отличие от природной стихии или атмосферы салона, а потому дает большую возможность для полета фантазии, рождения самых неожиданных ассоциаций.
Лирический герой является жителем и, одновременно, творцом этого мира. Он заявляет о себе: » Я, жизнь кого — сплошная сказка…» . Он мнит себя царем:
Я царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет…
Сказка может воплощаться у Северянина в самых разных образах, например: «фиолетовом озерке» — «неизведанном уголке», где «сирени сплелись «от земли и небес вдалеке», где «много нимф, нереид и сирен, // И русалок, поющих рефрен про сиренево-белую кровь…». При этом герой может плыть «в белой лодке с синими бортами в забытьи чарующих озер» .
Поэт горько сетует на то, что мечта «отринута миром», ее сестра страсть — «в осмеяньи», и противопоставляет своего героя мещанину с сердцем, «заплывшем жиром», которому «не ведать безумства желаний» .
У Северянина существуют также особые знаки «нездешнего края». Они туманны и загадочны: «…Есть знак, расплывчатый, как воск,» — утверждает поэт. Однако, сам же поэт признает частую безжизненность, хрупкость таких знаков, разрушение мечты под давлением реальности и сетует на то, что «храм мечты поэта людьми кощунственно дробим» .
С темой сказки, идеей заоблачной мечты в творчестве Северянина неразрывно связана тема сна. Так, в «PRELUDE II» он буквально признается: «Мои стихи — туманный сон». При этом сон рассматривается как особое состояние человеческой души, уносящее ее за пределы реальности, открывающее новые горизонты. Сон «оставляет впечатление» и «пробуждает вдохновение». Отсюда задача поэта: передать эти впечатления, свои субъективные ощущения, рожденные творческой фантазией. Подобная идея сближает поэзию Северянина с искусством импрессионистов. По мысли поэта, истинно не то, что является порождением «бога угрюмой действительности», а что создается поэтическим воображением:
Пусть сна поэта не поймут, —
Его почувствуют, не думая…
Мы видим, что цель эстетической игры Северянина — передать мимолетные движения, оттенки чувств, пусть неясные, туманные, расплывчатые, а вовсе не четкую, точно сформированную идею или образ. Его лирика обращена к чувству, а не к разуму. «Почувствовать, не думая», проникнуться настроением — этого хочет поэт от своего читателя, поэтому его так трудно анализировать:
Я так бессмысленно чудесен,
Что смысл склонился предо мной.
Сон выступает у Северянина своего рода оправданием «бессмысленности», ведь во сне может происходить все что угодно, возникают самые невероятные сочетания и образы. Сон также — еще один способ бегства от жизни, ухода в себя:
Я нежно хотел бы уснуть,
Уснуть, — не проснуться…
Далеко — далеко уйти,
Уйти, — не вернуться… — мечтает герой «поэзы» «Грациоза». Так возникает идея жизни — сна, в котором поэт обретает как бы вторую жизнь, идеал существования: «Я видел жизнь как чудный сон…» .
При этом, однако, Северянин противопоставляет сказочный сон поэта и «сонь» мещанина — духовное отупение, апатию, леность, «сплин». В «Предостерегающей поэзе» он призывает художников бояться «мещанок», которые «обездаривают дар… своею врожденною сонью», страшиться «дев апатичных с улыбкой безлучно-стальной», которые грозят душе «беспросыпным кошмаром».
Кроме того, для творчества И. Северянина характерно нарушение пропорций и искажение восприятия образа. Очень типично, например, нарушение чувственных ощущений, когда можно понюхать цвет, услышать запах, потрогать звук и т. п. У него «луч пытается камелии понюхать» ; «голос голубой» ; «Журчали ландыши в сырой траве» ; «закатный отблеск. .. скользит оранжево» , «я выпил грез фиалок фиалковый фиал» , «хохот темно-серебряный». Северянинские поэзы пестрят неожиданными сравнениями:
…Дорожка песочная от листвы разузорена —
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый
«Хохот жаркий, точно кратер»
«На лилий похожи все лебеди,
И солнце похоже на музыку»
«Уста — орозенная язва»
Часто в его стихах присутствует превращение, перевоплощение героя; лыжник — «черный аист» ; любовник — «калиф в халате пестром и в чалме» . В этой же «поэзе» звучит страх лирического героя выйти из роли, снова стать обычным человеком, ибо это возвращает его в мир пошлой обыденности разрушает все мечты и фантазии. Идея превращения иногда подается иронически: «жена какого-либо Тимофея в костюмы фей наряжена…» .
Порой изощренная северянинская образность приобретает форму нонсенса: «хлебом вскормлена малина…» ; «земляничны тополя» , «лен расцвел мимозами» ; «Юг на севере». Ему присущи оксюморонные сравнения, соединение несоединимого. От этого зачастую разрушается поэтическое целое, исчезает зримость образа, но при этом поэт достигает оригинальности образа, неожиданности впечатления.
Таким образом, эстетическая игра в поэзии Игоря Северянина чрезвычайно сложна и многопланова. Она проявляется на уровне идей, стиля, языка, звуков, рифмы, общей тональности стихотворного произведения. Особый план такой игры проявляется на образном уровне: северянинские образы почти всегда многозначны, имеют особую наполняемость, что превращает многие из них в символы, атрибуты, знаки определенной ситуации, настроения.
В 1905г. А. Блок в стихотворении «Балаганчик» писал о драме непонятого художника. Мальчик и девочка наблюдали, как смешно дергается паяц. Вдруг паяц перегибается за рамку и кричит: «Помогите! Истекаю я клюквенным соком». На самом деле это лилась кровь… Судьба Игоря Северянина — и в России, и в эмиграции — чем-то напоминала судьбу блоковского героя. Поймем ли мы, что «трагедия жизни» была настоящей? Угадаем ли за маской эгофутуриста, мечтателя, «лирического ироника» — страдающее лицо Поэта?..
(1 votes, average: 5,00 out of 5)