ФЕНОМЕН В. ВЫСОЦКОГО
Культовая фигура восьмидесятых. Кассе-
ты с его песнями переписывали бесконеч-
но — и затирали до дыр от постоянного про-
слушивания. Его обожали все — и подрост-
ки, хриплыми голосами в подъездах певшие
«под Высоцкого», и заядлые театралы, и
пьющие офицеры в дальних гарнизонах, и
интеллигенты, и уголовники, и диссиденты,
и кагэбэшники. От тайги до британских мо-
рей. И каждый находил свое, лишь про него
сказанное, до боли родное. Было и про те-
щу. Было и про свободу. Было и про войну.
И про спорт. И про
зофреников. И про моряков-шоферов. И про
скалолазов. И все — неожиданно, искренне,
забавно, без дурного официоза и лишней
слезливости.
Органический сплав артистического да-
рования, своеобразной манеры исполнения и
искренности сотворил чудо. Но и тексты пе-
сен, сами по себе, не только «приходились ко
двору», но и легко запоминались, станови-
лись истинно народными — и при этом горя-
чо любимыми. Как, например, тут же разо-
шлась по стране после фильма «Вертикаль»
«Песня о друге»:
Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а так…
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош,…
Он много писал и пел о войне. О войне
тогда писали все. Но в его песнях звучало
личное: не то, что чувствовала страна, обще-
ственность и т. п., не то, что полагалось чув-
ствовать, а то, что действительно чувствова-
лось — и оно не казалось мельче, а затраги-
вало глубже.
Его песни о войне удивительно человечны.
…Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя…
И как пронзительно звучит:
Нынче вырвалось — будто из плена весна —
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» — а в ответ —
тишина…
Он вчера не вернулся из боя.
Его песни — своеобразная энциклопедия
народной жизни. Сатира, гротеск — и тут же
глубоко лирические строки, и очень личные,
наболевшие…
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, коль слово «честь» забыто
И коль в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне, и не спроста:
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Он работал с полной самоотдачей, «на нер-
ве», загоняя себя, как лошадь. И сам чувство-
вал, что чересчур… но натура не позволяла
жить по-другому. Будто предчувствовал, что
жить осталось немного.
Сгину я — меня пушинкой ураган сметет
с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу
утром, —
Вы на шаг неторопливый перейдите,
мои кони,
Хоть немного, но продлите путь
к последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть!
Но что-то кони мне попались
привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Обстановка в стране была не самая под-
ходящая для искренности. Он вкалывал, как
каторжный — в театре, на концертах — но
было ощущение, что все впустую, что Слово
вязнет в паутине лжи и лицемерия. Его обо-
жала страна — от мала до велика, — а офи-
циально его как бы и не было. Самопальны-
ми кассетами можно было заполнить не-
большое море, а пластинок — раз-два и
обчелся.
Так и жил. Мотался с гастролями. Вы-
ступал в каких-то захолустных клубах и
дико уставал. Мучила депрессия, пытался
спасаться извечным русским средством —
алкоголем и новомодным иностранным —
наркотиками. Что только приблизило раз-
вязку.
Благодаря Высоцкому, Галичу, Окуджа-
ве, Визбору, Киму давно забытый — сред-
невековый — жанр бардовской песни обрел
новую жизнь, завоевал заслуженные лю-
бовь и уважение. Но, не будь Высоцкого, ав-
торская песня осталась бы увлечением до-
вольно небольшой группы приверженцев.
Высоцкий в качестве аудитории подарил ей
всю страну.
Настало новое время. И прозвучали но-
вые песни: Андрей Макаревич, Виктор Цой,
Илья Кормильцев, Юрий Шевчук, Борис
Гребенщиков… Не будь у их авторов детско-
го увлечения Высоцким — услышали ли бы
мы их?
(1 votes, average: 5,00 out of 5)