«Улыбка вечности» Лагерквиста в кратком содержании
Где-то во тьме, за пределами жизни, сидели и разговаривали мертвые. Каждый в основном говорил о себе, но все другие внимательно слушали. В конце концов, обсудив свое положение, мертвые решились на действие.
Один из сидевших во тьме вознегодовал на живых, он считал их слишком самонадеянными. Живые воображают, что все сущее только на них и держится. Но жизнь насчитывает несколько миллиардов мертвых людей! И именно мертвые терзаются духовными борениями многие тысячелетия.
Другой из темноты ему возразил: живые тоже кое-что значат. Конечно,
Первый из темноты продолжал: он был при жизни очень значителен. Настолько значителен, что был словно создан для того, чтобы умереть! Вообще значительно лишь, остающееся после смерти.
Нет, возразил ему уже высказывавшийся оппонент, вот он, напри мер, тоже был замечательной личностью, но создан как раз наоборот для того, чтобы жить. Немного найдется людей, наделенных талантом жизни, — тех, о которых можно сказать, что они по-настоящему жили.
На этом, казалось, разговор мертвых окончился. Но вмешался третий, приземистый толстяк с маленькими глазками и коротенькими ножками — такими обычно представляют себе торговцев. Это и был торговец, и звали его Петтерсон, и он очень любил в той, другой жизни свою лавку, товары, запахе кофе, сыра, мыла и маргарина. Умирал Петтерсон тяжело. Заворачивавшему всю свою жизнь селедку рассчитывать на бессмертие трудно. К тому же Петгерсон и не верил в жизнь после смерти. Но вот он сидит здесь, в темноте. Он благодарен. Он жил. Он умер. И все-таки жив. Он очень за все это благодарен.
Потом заговорили другие. Те, чья жизнь и смерть были полны значения и даже философичны, и иные, с судьбами обыкновенными, простоватыми, иногда в своей наивности трогательными. Издавал звуки даже самый примитивный мертвый, живший в незапамятные времена. Дикарь не знал, кто он такой, он даже не помнил, что он некогда жил. Он помнил только залах большого леса, смолы и влажного мха — и тосковал по ним.
И еще сидели во тьме мертвые, страдавшие при жизни от своей особости. У одного, например, на правой руке не хватало большого пальца. Он жил обычной жизнью, общался с другими людьми и все же ощущал себя одиноким. У другого была своя особенность: он страдал от наличия черного пятнышка на ногте среднего пальца левой ноги. С пятнышком он родился, с ним проходил весь свой век и с ним умер. Все думали, что этот человек — как все, и никто не понимал его одиночества, А он всю жизнь искал себе подобного и ушел из нее так и не понятый.
Говорили во тьме мужчина и женщина, их и тут тянуло друг к другу. Женщина всегда была счастлива уже оттого, что была с любимым. Но она его не понимала, твердил он. Он всю жизнь боролся и страдал, и строил, и рушил, но она его не понимала. Да, но она в него верила, возражала ему женщина. Он боролся с жизнью, а она жила. Так они и препирались во. тьме, единые и непримиримые.
А один из сидящих во тьме не говорил ничего. Он не мог рассказать другим о своей судьбе. Им она могла бы показаться ничтожной или даже смешной. Сам он всю жизнь проработал служителем под земного общественного туалета: взимал плату с входящих и раздавал бумагу. В естественных человеческих потребностях он не видел ничего унизительного и считал свою работу нужной, хотя и не очень важной.
В стороне от других сидели двое — юноша и седой старик. Юноша разговаривал сам с собой: он обещал любимой приплыть к ней на берег, благоухающий цветками лотоса. Старик вразумлял юношу, он говорил ему: его любимая давно умерла, и это он, старик, держал ее за руку, когда она умирала, ведь он — ее сын, он знает: его мать прожила долгую и счастливую жизнь с его отцом, юношу он узнал только по выцветшей фотографии, мать никогда не вспоминала его: ведь любовь — это еще не все, зато жизнь — это все… Но юноша продолжал шептать, обращаясь к возлюбленной, а старику он сказал, что вся жизнь его — это любовь, иной жизни он не знает.
В темноте звучали голоса и погорше. Один из мертвых жил на острове, внутри которого был заключен огонь. Он любил девушку, которую звали Джудитта, и она тоже любила его. Однажды они подались в горы и встретили там одноглазую старуху — этим глазом старуха видела лишь истинное. Старуха предсказала Джудитте, что та умрет родами. И хотя рассказчик решил не трогать любимую, чтобы та жила, она заставила его овладеть собой и вышла за него замуж, она была очень земная женщина. Когда же Джудитта родила ребенка и умерла и рассказчик вышел из хижины с новорожденным на руках, он увидел свое племя исполняющим гимн в честь символа плодородия — фаллоса, и как раз в этот момент огонь вырвался из-под земли на горах, и все стояли и ждали его, не пытаясь спастись, потому что спастись было невозможно, и пели гимн в честь плодородия жизни. В этот момент рассказчик понял смысл бытия. Жизни важна лишь жизнь вообще. Ей, конечно, нужны и деревья, и люди, и цветы, но они ей не дороги по отдельности — проявив себя в них, жизнь легко их уничтожает.
Тут заговорил еще один голос — медлительный, ясный и бесконечно мягкий. Говоривший утверждал: он — спаситель людей. Он возвестил им страдания и смерть, освобождающие от земной радости и земной муки. Он был на земле временным гостем и учил: все есть лишь видимость, ожидание истинно сущного. Он называл Бога своим отцом, а смерть — своим лучшим другом, ибо она должна была соединить его с Богом, пославшим его жить среди людей и принять на себя скорбь всего живого. И вот люди распяли говорившего, а Отец укрыл его во мгле, чтобы скрыть от людских глаз. Теперь он здесь, в темноте, но он не нашел тут Отца и понял: он — просто человек, а скорбь жизни — не горька, а сладостна, она — не то, что он хотел взять на себя своей смертью.
Не успел он закончить, как рядом иной голос заявил: а вот он, говорящий сейчас, был в земной жизни метрдотелем, он служил в самом большом и посещаемом ресторане. Метрдотель — самая трудная и уважаемая профессия, она требует тонкого умения угадывать человеческие желания. Что может быть выше! И теперь он боится, что они там, на земле, еще не нашли ему достойной замены. Он тревожится по этому поводу. Он страдает.
Мертвые зашевелились, никто уже ничего не понимал, каждый твердил свое, но тут поднялся еще один — в жизни он был сапожник — и произнес пламенную речь. Что есть истина? — вопрошал он. Земная жизнь — это сплошная путаница. Каждый знает только себя, хотя все ищут чего-то другого. Каждый одинок в бесконечном пространстве. Нужно найти что-то одно, единое для всех! Нужно отыскать Бога! Чтоб взыскать с него ответ за жизнь, которая сбивает всех с толку!
Чем-то говоривший глубоко уязвил мертвых. И все осознали, какую страшную путаницу представляет собой жизнь, и согласились, что нет в ней ни покоя, ни почвы, ни твердой основы. Хотя некоторые подумали: а есть ли Бог? Но их убедили пойти искать его — ведь хотели найти Его очень многие.
И начался долгий путь. К мертвым примыкали все новые и новые группы, и в конце концов они слились в громадное людское море, которое бурлило и клокотало, но постепенно, как это ни странно, упорядочивалось. В самом деле, объединенные общей идеей, мертвые быстро отыскивали себе подобных: особо несчастные находили особо несчастных, в общем-то счастливые — в общем-то счастливых, бунтари — бунтарей, великодушные — великодушных, вязальщики веников — вязальщиков веников… И тут вдруг открылось: разнообразие жизни не так уж и велико! Одна группа мертвых окликала другую. Вы кто? — спрашивали одни. Мы — лавочники Петтерсоны, — отвечали им. А вы кто? И им отвечали: мы — те, у кого на ногте левой ноги есть черное пятнышко.
Но когда все наконец разобрались и наступили мир и покой, люди почувствовали опустошенность. Путаницы не стало. Все было упорядочено. И исчезло чувство одиночества — одинокие соединились с миллионами одиноких. Все проблемы решились сами собой. И незачем стало искать Бога.
И тогда выступил вперед некто неказистый и сказал: «Что это такое! Все так просто, что, выходит, и жить не стоит! Ничего таинственного в жизни нет. И все в ней — лишь простое повторение незамысловатых в сущности отправлений. Сражаться и бороться, получается, не за что? Единственное, что от человека остается, кем бы он ни был, это кучка навоза для травы будущего года. Нет! Нужно непременно отыскать Бога! Чтобы он ответил за никчемность жизни, которую создал!»
И все двинулись дальше. Проходили тысячи лет, а они все бреди и брели и уже стали отчаиваться. Тогда, посоветовавшись, выбрали самых мудрых и благородных и поставили их впереди. И те, в самом деле, еще через тысячу лет указали на мерцавшее впереди светлое пятнышко. Казалось, до него — сотни лет пути, но пятнышко света неожиданно оказалось рядом. Свет лился из железного фонаря с запыленными стеклами, он падал на старичка, который пилил дрова. Мертвые удивились. Ты бог? — спросили они. Старичок растерянно кивнул им в ответ. — А мы — жизнь, которую ты сотворил. Мы боролись, страдали, волновались и верили, мы гадали и надеялись… С какой целью ты создал нас? — Старичок смутился. Оробев, он взглянул на окружавшие его толпы, потупился и сказал: — Я — работник. — Это видно, — заметили выбранные старейшины, а позади послышались возгласы возмущения. — Когда я изготавливал жизнь, ничего такого я не хотел, — продолжал извиняться старик.
Но он швырнул их в бездну отчаяния, обрек на муки, на страх и на беспокойство, он внушил им неоправданные надежды! Так кричали старейшины. — Я сделал как мог, — ответил старик.
И он же дал им солнце и радость, позволил наслаждаться прелестью жизни, утра и счастья! Так кричали старейшины. И старик ответил им тем же. Он сделал как мог. Он говорил им одно и то же. И его ответ сбивал с толку спрашивавших. Но страсти рвались наружу. Для чего он все это затеял? Ведь была какая-то цель? С какой целью запустил он дьявольскую машину жизни? Люди жаждут гармонии и полны отрицания, они хотят разнообразия и единства, сложности и простоты — всего сразу! Зачем он сотворил их такими?
Старик слушал спокойно, С виду он все еще смущался, но смирения в нем убавилось. Он ответил им. Он — просто работник. И он трудился не покладая рук. И ни к чему слишком сложному не стремился. Ни к радости, ни к скорби, ни к вере, ни к сомнению. Он просто хотел, чтобы у людей что-то было и чтобы им не пришлось довольствоваться пустотой.
Старейшины чувствовали, как укололо их что-то в сердце. Старик вырастал у них на глазах. И сердца их наполнились теплом. Но люди сзади не видели, что впереди происходит. И, чтобы воспрепятствовать всякой попытке обмана, вперед выставили тысячи детей, которые следовали со всеми. Зачем Бог сотворил этих невинных малюток? Они — мертвы! О чем он тогда думал?
Дети не знали, чего от них хотят, им понравился старый дед, они потянулись к нему, а он присел среди них и обнял. Ничего он тогда не думал, — сказал Бог, лаская детей.
Толпы мертвых стояли, глядя на Бога с детьми, и в груди у каждого что-то таяло. Все вдруг ощутили таинственную связь с Ним и поняли, что Он — такой же, как они, только глубже и больше их.
Им трудно было покидать Бога, и труднее всего расставались с ним дети. Но старик сказал им, что надо слушаться взрослых. И дети послушались!
Толпы мертвых снова двинулись в путь. Люди спокойно и умиротворенно, как братья, беседовали друг с другом. И смысл всех их очень разных слов сводился к тому, что сказал один пожилой мужчина. А сказал он простую вещь — он принимает жизнь, какова она есть. Ведь никакой другой жизни представить себе все равно невозможно!
Дойдя до области тьмы, откуда они все вышли, и сказав все, что они хотели сказать, мертвые разошлись. Каждый направился к месту, которое уготовано ему в будущем.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)