Вольнолюбивая лирика А. С. Пушкина (1)
А. С. Пушкин принадлежал к поколению, воспитанному войной 1812 года. Освободительная война способствовала общественному подъему: люди десятых — двадцатых годов ощущали себя участниками и деятелями Истории (с большой буквы), жили для будущей славы, а за образец брали славу прошлую — увековеченную в книгах по древнегреческой и древнеримской истории — их настольных книгах. Примеряя тоги замечательных людей прошлого, это поколение мечтало о преобразовании России и томилось от вынужденного бездействия.
Он в Риме был бы Брут, в Афинах
А здесь он — офицер гусарский, —
писал Пушкин о Чаадаеве, сравнивая его со знаменитыми афинским демократом и римским республиканцем. Такими сравнениями те, кого потом назовут декабристами, задавали своим делам и словам исторический масштаб.
При этом особые надежды возлагались на Пушкина — как на самого талантливого поэта поколения, призванного стать «рупором», «провозвестником» свободолюбивых идей. Талант его мыслился «средством» политической пропаганды, другие темы объявлялись мелкими и недостойными. «Любовь ли петь, где брызжет кровь», — обращался к нему В. Ф. Раевский из заключения. Великий дар должен быть достоин великой цели, ради этой цели должно отказаться от «легкой» поэзии, от «частных» тем — любви, «разгульной дружбы» и меланхолического уединения. Оправдывает ли поэт эти надежды? И да, и нет.
Да, потому что никто лучше Пушкина не выразил аскетического идеала декабристов, никто с такой силой не призвал к отказу от «малого» ради «великого». Вольнолюбивые стихотворения Пушкина (1817-1820) по сути стали программой и манифестом декабристской этики. Нет, потому что «муза» Пушкина никак не хотела ограничиваться этим аскетическим идеалом, вызывая упреки, а то и недоверие друзей-декабристов. Недаром Пушкина называли «Протеем» (древнегреческое божество, постоянно меняющее облик): он был изменчив и восприимчив, свободно принимая различные поэтические личины, пробуя все новые жанры, не соглашаясь на самоограничение и односторонность. Таким образом, свободолюбивая лирика Пушкина следует двум различным идеям свободы: идее самоограничения во имя гражданской свободы и идее поэтической свободы, не признающей никакого самоограничения.
На первом этапе своего творчества Пушкин присягает на верность общественному идеалу — жертвенного служения. В оде «Вольность» (1817) он отказывается от любви (Афродиты — «Цитеры слабой царицы «) и посвященных ей «венка» с «изнеженной лирой»:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы смелая певица? —
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.
В стихотворении «Деревня» (1819), развернув идиллическое описание красот сельской природы и удовольствий уединения на ее лоне, поэт резко и неожиданно отказывается от этих удовольствий:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Поэтический «жар», обращенный на красоты природы и уединенные «размышления», назван «бесплодным»:
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар,
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
В послании «К Чаадаеву» (1818) — все тот же «отказ» — на этот раз от всего круга «частных» поэтических тем, от всего «личного» и «тихого»:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман…
Отказавшись от любовного чувства, поэт переплавляет его в чувство гражданское:
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуту первого свиданья.
В 1823 году этот общественный идеал претерпевает кризис, а с 1824 года — теряет былую силу. Кризис выразился в стихотворении «Свободы сеятель пустынный»:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Если «чести клич» не может «разбудить» народы, тогда к чему он? Надежда поэта «на тронах поразить порок» не только несбыточна, но и вредна, так как уводит от собственно поэтических целей. Что же способствует поэтическому вдохновению? Любовь, дружба, уединение на лоне природы — надо вернуться к этим темам, вечным и неотменимым. В таком духе поэт переиначивает концовку послания к Чаадаеву 1818 года — через шесть лет, в стихотворении «Чаадаеву»:
Чадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Придать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина.
И в умиленьи вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
После перелома 1823-1824 годов вольнолюбивая тема из гражданской лирики уходит в стихотворения о поэте и поэзии, приобретя характер поэтического манифеста. Поэт должен быть свободен — и от «властей», и от «народа»:
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться тут и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! Вот права…
(«Из Пиндемонти», 1836)
Поэт — «царь» и должен «жить один», он «сам свой высший суд» («Поэт! не дорожи любовию народной», 1830). Всякие внешние цели и условия, навязываемые поэту, отвергаются им: кто возьмется сказать, в чем тайна и каково назначение поэзии, кто имеет право предписывать поэтическому вдохновению, что ему можно, а что нельзя? Для поэта нет внешнего закона, а в чем заключается его внутренний закон — загадка:
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мирных башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу,
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт, И для тебя условий нет.
(«Езерский»)
Что же касается политической лирики, то она после декабрьского восстания 1825 года исполнена раздумий о судьбах народов и исторической необходимости, о роли частного человека и простых человеческих чувств в истории, но от чего далека, так это от вольнолюбивых мечтаний. Какова должна быть позиция человека по отношению к истории? Главное — остаться человеком. Поэтому поэт, обращаясь и к властителю (Николаю I), и к его жертвам (декабристам — политическим узникам), взывает к простым человеческим добродетелям, призывая: властителя — к милосердию («милость к падшим призывал»), жертв — к «гордому терпенью». Сам же поднимается над схваткой: у истории — свой суд, а какой — трудно сказать.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)