Анализ рассказа В. В. Набокова «Круг»
Но как забавно, что в конце абзаца,
Корректору и веку вопреки,
Тень русской ветки будет колебаться
На мраморе моей руки.
В. В. Набоков
» К середине 1936, незадолго перед тем, как навсегда покинуть Берлин и уже во Франции закончить «Дар», я написал уже, наверное, четыре пятых последней его главы, когда от основной массы романа вдруг отделился маленький спутник и стал вокруг него вращаться», — так сказал сам Набоков об этом рассказе в предисловии к одному из своих сборников. Логично и доказательно выглядит авторская рецензия,
Рассказ лишен ярко выраженного действия, и содержание его воспринимается скорее не через описание происходящего, как в произведениях иных авторов, а через ощущения — цвета, звука, самой мысли автора… Герой «Круга» — Иннокентий, находясь в эмиграции, встречает в Париже девушку, которая была его первой любовью — Таню, и ее семью; после короткого разговора с нею герой оказывается во власти воспоминаний, и вместе с ним читатель видит Россию, усадьбу, своего отца-учителя, барина — отца Тани — такова фабула рассказа. Казалось бы, все просто, но, несмотря на вполне реалистичное повествование, читатель чувствует, что находится в мире, не тождественном настоящему. Проследим некоторые детали, помогающие создать из вполне реального Парижа «новый мир».
Первая, мгновенно обращающая на себя внимание особенность — кольцевая композиция: «Во-вторых, потому что в нем разыгралась бешеная тоска по России», — читатель, хоть немного знакомый с творчеством Набокова, уже знает начало последней фразы рассказа — «во — первых». И обратим внимание на то, как от еще парижского, реального «во-вторых» автор переходит к следующему — в третьих: «в третьих, наконец, потому что ему было жаль своей тогдашней молодости», — полностью отдавая персонажа, Иннокентия, во власть любимейшей своей музы — Мнемозины, одновременно с этим погружая читателя в мир памяти героя. Также в этой части рассказа обратим внимание на то, как мастерски Набоков создает требуемое «освещение» сцены: приглушая звук общий, выводит крещендо единственное — Россия. Итак, герой, а с ним и читатель, уже не в Париже 30х, а в России начала века. «Все это прошлое поднялось…», и, казалось бы, обыкновенно появляются из прошлого лица — но тут читателя ожидает загадка: герой вспоминает отца, Илью Ильича Бычкова, и сразу после имени мы натыкаемся на совершенно абсурдную фразу по-французски: «Наш деревенский учитель», — причем это выражение не может принадлежать автору — Набоков писал не автобиографию. Из прошлого на данный момент выведен только отец героя, не имеющий права слова. Да и Иннокентий вряд ли характеризовал бы отца «наш учитель». Разгадка обнаружится лишь при повторном прочтении рассказа. Эта фраза — перекличка с темой реального Парижа, с одной стороны, и подтверждение кольцевой композиции, с другой: в конце рассказа Елизавета Павловна, мать Тани, скажет по-французски об Иннокентии: «Это сын нашего деревенского учителя», — вот откуда «наш деревенский учитель». Это представление Ильи Ильича как отца с позиции героя и как учителя для Тани и ее семьи, переплетение прошлого далекого с воспоминаниями, попавшими в библиотеку памяти полчаса назад.
Следующая деталь, подтверждающая нереальность мира рассказа — имена, вспоминаемые героем. Среди известных читателю реально живших Федченко, Северцева, Дюмон-Дюрвилля и других мы встречаем имена вымышленные — например, никогда не существовавшего профессора Бэра, работающего на неназванном «чешском курорте». И, раз вспомнили об именах, отметим еще одну деталь: «барина», Годунова-Чердынцева, в «Даре» зовут Константин Кириллович, в «Круге» же он имеет инициалы К. Н. — еще один указатель самостоятельности рассказа. Он перекликается с «Даром» лишь некоторыми, общими для многих произведений Набокова, тематическими линиями и тем, что полноправным хозяином обеих вселенных — романа и рассказа — является автор. В «Круге» его присутствие просматривается в иронических выпадах против идей «гражданственности», «гражданского долга»: «Не забудем, кроме того, чувств известной части нашей интеллигенции, презирающей всякое неприкладное естествоиспытание», «полагал с ужасом и умилением, что… сын живет всей душою в чистом мире нелегального», — какая ненавязчивая ирония в эпитете «чистый», в самом определении «мир», выбранном для упоминания о нелегальном. Эти замечания не могут принадлежать Иннокентию, они — авторские.
Итак, кольцевой композицией автор отделяет мир рассказа от любых других, создавая кругом замкнутое пространство. Мешая имена реальные и выдуманные, он подчеркивает, что Париж «Круга» не равен Парижу реальному. Юмор относительно непринимаемых Набоковым идей и чудное их разрушение в любви Тани, с которой становятся лишними все «репетиции гражданского презрения», лишний раз доказывает, что Бог этого Парижа, Иннокентия, Тани — сам писатель, что характерно для всей его прозы и что он подтверждал в интервью А. Аппелю и в некоторых собственных послесловиях к своим произведениям. Внутри же этой круговой границы, в замкнутом мире, своей наместницей Набоков оставляет Мнемозину. Все в рассказе соответствует миру памяти — «скрытым складам в темноте, в пыли»: и отсутствие действия в настоящем времени, и сумрак воспоминаний, создаваемый некоторыми деталями, как то: «ночные фиалки», «отец движется на цыпочках», — характеристики предрассветного времени суток, когда еще темно, но уже угадывается скорое утро. В этих деталях чувствуется важнейшая для Набокова тема — тема мечты о возвращении в Россию живую, с ее «ослепительно-зелеными утрами», из «хрустально-расплывчатой» России воспоминаний; о наступлении того яркого «утра», которое неясно — будто в тумане сна — присутствует во всех произведениях писателя. Подтвердить единство темы родины для всего творчества автора можно не только на уровне интуиции, но и опираясь на сквозные образы, соответствующие тому или иному мотиву. Обратимся к последней строфе известнейшего стихотворения «Расстрел», тема которого бесспорна — Россия:
Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду, было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг! —
Не этой ли черемухи «молочное облако» помнит герой «Круга»?
Думается, эта тема — разлуки с Россией и мечты о возвращении — является основной в рассказе, а любовь Тани, расставание и встреча с ней — метод в раскрытии этой темы, набоковская параллель. «Обливаясь слезами,. .. Таня говорила,. .. что все кончено… «Останьтесь, Таня», — взмолился он», — но она убежала, а он «пошел прочь по темной как будто бы шевелящейся дороге, и потом была война с немцами, и вообще все как-то расползлось, — но постепенно стянулось снова», — и Таня «оказалась такой же привлекательной, такой же неуязвимой, как некогда». Заметим это «прочь» — не только из сада, от Тани. Прочь — из России. Для Иннокентия Таня — часть той покинутой России, вот почему в нем разыгралась «бешеная тоска» по родине после встречи с ней в Париже. И в описании парижской, «как-то уточнившейся», «с подобревшими глазами» Тани читатель снова может различить тему России. «С подобревшими глазами» — на эти глаза стоит обратить особое внимание: эпитет «подобревшие» перекликается с извечной мечтой эмигрантов о смягчении порядков в Советской России, если не о «свержении тиранов», то хотя бы о возвращении традиций, культуры, всего наследия русского народа, оказавшимся «сброшенным с корабля современности» вместе с растворившейся в Европе интеллигенцией в 17-ом году…
Таким образом, тематически и композиционно рассказ перекликается со многими произведениями В. В. Набокова, органично вплетаясь в мир творчества одного из самых непонятных на сегодняшний день авторов, и при внимательном прочтении дает ключ к разгадке его прозы, к осознанию абсурдных, на первый взгляд, историй и судеб героев, а через это осознание — к собственно миру самого писателя, который на сегодняшний день для широкого читателя — «terra incognita».
(1 votes, average: 5,00 out of 5)