Лирика в поэзии В. В. Маяковского
Сидят старики. 6ороды — веники, каждый хитрый
землю попашет — попишет стихи. `
В. Маяковский
Почему-то Маяковского принято считать поэтом политического, агитационного и сатирического плана. Хотя, как мне кажется, он выполнял пропагандистскую и агитационную деятельность как поденщину, как обязательную и скучную работу. Конечно же, он искренне верил тому, о чем писал. И писал здорово:
Но вдруг, будто ожогом рот
скривило господину,
это господин чиновник берет
мою краснокожую паспортину.
Берег, как бомбу, берет, как
как бритву обоюд6острую,
берет, как гремучую, в двадцать жал
змею двухметроворостую.
Можно понять гордость обладателя паспорта молодого государства. К сожалению, нынче мы не всегда испытываем это чувство.
Но в душе Маяковский наверняка скучал по тонкой, душевной лирике. Даже в поэме «Хорошо», насквозь проникнутой воспеванием коммунистических успехов, он не удерживается от теплых поэтических фраз. Промерзнув в комнате с приютившими его Лилей и Осей Брик и псом Щеником, он вдет на Ярославский вокзал за дровами и привозит их на санках домой:
Лишь лежа в такую вот гололедь,
зубами вместе пролязгав —
поймешь: нельзя на людей жалеть
ни одеяло, ни ласку.
А чуть дальше — совсем мило и нежно. Особенно если учесть тот голод в России, о котором он пишет
Не домой, не на суп,
а к любимой в гости
две морковки несу
за зеленый хвостик.
Я много дарил конфет да букетов,
но больше всех дорогих даров
я помню морковь драгоценную эту
и полполена березовых дров.
В одном из ранних стихов у Маяковского есть прекрасная и Нестандартная в стилистическом смысле зарисовка:
Лошадь, не надо!
Лошадь, слушайте!
Чего вы думаете, что вы их плоше?
Глупенькая,
все мы
немного лошади.
Каждый из нас по-своему лошадь.
Может, старая и не нуждалась в няньке.
Может, и мысль ей моя показалась пошла.
Только лошадь рванулась,
встала на ноги.
И пошла,
хвостом помахивая.
Рыжий ребенок!
Пришла веселая,
стала в стойло.
И все ей казалось: она — жеребенок….
Видение тонкого и сострадательного человека. Любовь, высказанная в несколько иносказательной форме. Но есть и более конкретные высказывания:
Приду в четыре, сказала Мария.
Восемь, девять, десять….
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
— Знаете,
я выхожу замуж.
— Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Когда-то Маяковский вроде бы в шутку сказал, что он не мужик, а облако в штанах. Потом появилась прекрасная поэма под таким названием. Появились и кровавые, обнаженные чувства:
Меня сейчас узнать не могли 6ы:
жилистая громадина
стонет, корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Впрочем, он и сам говорил о себе:
…Меня любить учили в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
…Нести не могу — и несу свою ношу,
Хочу ее бросить — и знаю, не брошу!
…Взяла, отобрала сердце
и просто пошла играть — как девочка мячиком.
…Так я к тебе возвращаюсь, —
разве,
к те6е идя,
не иду домой я?!
Не смоют любовь
ни ссоры,
ни версты.
Продумана, выверена,
проверена.
Пройду, любовищу мою волоча.
В какой ночи
бредовой,
недужной,
какими Голиафами я зачат —
такой большой
и такой ненужный?
В сущности, у поэта почти не было детства. Раннее взросление, увлечение марксистской философией, тюрьма… Но каждый настоящий поэт немного ребенок.
Страшное у меня горе.
Вероятно — лишусь сна,
Вы понимаете, вскоре
В РСФСР придет весна.
Да, Маяковский пытается подшучивать над своими чувствами. Но они все равно прорываются сквозь иронию:
Надо принять какие-то меры.
Ну, не знаю что, —
например:
выбрать день самый синий,
и чтоб на улицах улыбающиеся милиционеры
всем в этот день раздавали апельсины.
Если это дорого —
можно выбрать дешевле, проще.
Например: чтоб старики, безработные, не учащаяся детвора
в 12 часов ежедневно
собирались на Советской площади,
троекратно кричали 6:
ура! ура! ура!
От всего этого поэт с горечью отказывается. Он сам себя призывает в армию 6орцов за лучший мир, разменивает талант на дешевые агитки и масштабные политические поэмы. Вместо «А вы ноктюрн сыграть мог — ли бы на флейте водосточных труб?..» появляется: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Он говорит о своем выборе открыто:
Я, ассенизатор и водовоз
революцией мобилизованный и призванный,
ушел на фронт из барских садоводств
поэзии — бабы капризной.
И все же, как он ни «смирял себя, становясь на горло собственной песни», ручейками живой воды просачивается лирика истинных чувств в нарочито грубоватых стихах.
…Я слышу мой, мой собственный голос.
Мне лапы дырявит голоса нож.
Мой собственный голос — он молит, он просится:
— Владимир! Остановись! Не покинь!
Зачем ты тогда не позволил мне броситься!
С размаху сердце разбить о быки?
Семь лет я стою.
Я смотрю в эти воды,
к перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда же,
когда ж избавления срок?
Я бегал от зова разинутых окон, любя убегал.
Пускай однобоко,
Пусть лишь стихом,
лишь шагами ночными —
строчишь,
и становятся души строчными,
и любишь стихом,
а в прозе немею.
Ну вот, не могу сказать,
не умею.
Но где любимая,
где моя милая.
где —
в песне! —
любви моей изменил я?
Здесь
каждый звук,
чтоб признаться,
чтоб кликнуть.
А только из песни — слово не выкинуть
И уже где-то в шаге от рокового конца Маяковский пишет:
Я не знаю, буду ли понят своей страной?
А не буду понят, ну что ж…
Над своей страной пройду стороной,
как проходит осенний дождь.
Выстрел еще не прозвучал, но в этом четверостишии уже чувствуется горькое дыхание смерти. Самое страшное разочарование для поэта — это разочарование в самом себе, в том, что, встав «на горло собственной песни», ты и самом деле эту песню задушил. Зачем? Во имя чего?
Ложных идеалов лживой партии и кровавых вождей?!
Поэт жив и поныне, поскольку живы его многочисленные сборники. Поныне собираются люди у памятника Маяковскому, декламируют его и свои стихи — это традиция. Но этот памятник не только поэту, но и тому, что он — жертва, одна из многомиллионных жертв неправедного строя и неправедных правителей.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)