ЧТО Я ДУМАЮ О А. П. ЧЕХОВЕ
Он мог стать знаменитым врачом, но не
стал. С медициной романа не получилось.
Юрист тоже из него не вышел. В раздумье
и безденежье он начал писать о том, что за-
мечал или слышал, и помещать в «Листках»
и иллюстрированных журнальчиках.
Так стал литератором. А публика, по-
чтенная публика полюбила «Антошу Чехон-
те» — молодого человека в пенсне, совер-
шенно обыкновенного внешне. За что?
Чехов возвел в ранг искусства изображе-
ние обыденной жизни. Все его ранние сочине-
ния — о, мягко говоря, не героических
стях, и что характерно, даже объем расска-
зов — маленький. Какая противоположность
романистам Толстому или ГончаровУ!
А. Чехов довел обыкновенное повествова-
ние об обыкновенном событии до полного со-
вершенства. А далее, как у всякого виртуоза,
как у Паганини или Рихтера, у Чехова сле-
дует новый взлет — «Степь», «Три сестры»,
«Вишневый сад», «Дядя Ваня».
Это усталый полдень жизни. Его рисовал
Чехов с горькой усмешкой. Чехов не был бы
Чеховым, не был бы великим писателем,
не был бы интеллигентным русским челове-
ком, если бы к простодушной и доброй эсте-
тике зрелого периода не примешалось его от-
ношение к жизни, прощающее, с усмешкой,
любящее, но с горечью.
Вот лейтмотив и «Дяди Вани», и «Сес-
тер», и «Вишневого сада»: «Что же тут ува-
жать? Конечно, все плохо… И всем ужасно
скучно».
Пушкин, Толстой, Достоевский, Гончаров,
даже Салтыков-Щедрин — вылеплены при-
родой или Богом крупно и сильно и в творче-
стве, и в лицах. Чехов сотворен иным спосо-
бом. Этот тихий изящный человек словно
вычерчен тонкой иглой, с чрезвычайным благо-
родством всех линий. В Чехове Россия полю-
била себя.
«Все у него вышло как у всех русских, —
замечает Василий Розанов по поводу Чехо-
ва, — учился одному, а стал делать другое;
конечно, не дожил до полных лет. Кто у нас
доживает? Гнезда не имел, был странствую-
щий. Ни звука резкого, ни мысли большой..:
А вот слушаешь и слушаешь, и забываешь,
что дождь идет, что так глупо все, и не то что
миришься с глупым, — этого нет, — но в без-
мерно глупую и дождливую эпоху находишь
силы как-нибудь пересуществовать ее, пере-
тащиться по ней».
В этом состоит истинная мудрость Чехо-
ва: в героическую эпоху надо жить героиче-
ски, а в негероическую эпоху все-таки не
разбивать о стену голову. Эту мысль о жиз-
ни он внушает нам.
Хочется вспомнить эпизод его взаимоот-
ношений с Максимом Горьким. Написав зна-
менитую пьесу, Горький со свойственным
ему пролетарским простодушием назвал ее
«На дне жизни». Чехову в пьесе понравилось
все, кроме заглавия, и он посоветовал Горь-
кому изменить его. Так возник образ-символ,
знак, впитавший в себя, словно губка, зна-
чительную часть типических черт тогдашней
реальности.
В этом весь Чехов, в грустной незавер-
шенности, в том, как он переживает и чувст-
вует, как смотрит и что видит.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)