«КАМЕРНАЯ ПОЭТЕССА» (гражданская лирика А. Ахматовой)
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Красавица, «европиянка нежная», познав-
шая вкус славы после выхода первого же
сборника стихов, избалованная восторжен-
ным вниманием поклонников и друзей, при-
выкшая к окружению и поклонению особ
знаменитых и талантливых, — ее рисовали
известные художники, великие поэты посвя-
щали ей стихи — при этом слишком само-
бытная, слишком состоявшаяся, слишком уве-
ренная в себе… Такая неудобная! И — слиш-
ком заметная на литературном небосклоне,
обливали грязью. Как она, вероятно, раздра-
жала чиновников от литературы своим неже-
ланием к ним приспособиться! «Камерная по-
этесса» — это было далеко не худшее из их
определений.
Ей было 25, когда в ее изысканный, напол-
ненный красотой, любовью, литературой, слу-
жением Музе мир ворвалась война. «Мы на
сто лет состарились, и это тогда случилось в
час один», — начинается стихотворение «Па-
мяти 19 июля 1914 года».
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей — опустевшей — приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
Да и трудно думать и писать о другом, ког-
да повсюду «Над ребятами стонут солдатки,
вдовий плач по деревне звенит.»
Она — и поэт, и женщина. Воображение
художника и чувства жены, матери. Пусть
трубят газеты о Героизме, Подвиге, Славе —
кто лучше ее поймет чувства той, чей муж или
сын не вернулся домой? И что такое героизм
перед горечью потери?
Для того лъ тебя носила
Я когда-то на руках…
…Без недели двадцать лет
Он глядел на божий свет.
После революции встал вопрос об эмиг-
рации. Уехало так много близких! Но слиш-
ком дороги оказались родная земля, родная
речь.
Мне голос был. Он звал утешно.
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид»,
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Стихи эти не прошли незамеченными
среди эмигрантов; многие упрекали ее в том,
что она служит Советам, вместо того, чтобы
уехать, служить искусству и той России, и
тем самым предает себя и свою страну. Она
же считала предательством бросить Родину
«на растерзание врагам» — и эту строчку
можно считать программной для послевоен-
ного периода творчества Ахматовой.
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Надо сказать, что это обещание — «им
песен я своих не дам» — она сдержала — хо-
тя для этого потребовалось немыслимое му-
жество, и что, собственно, превратило всю ее
жизнь в одно сплошное преследование.
После революции несчастья следовали
одно за другим. Был расстрелян Гумилев, ее
бывший муж; друзья и подруги уезжали, по-
гибали или просто пропадали. «Любит, лю-
бит кровушку Русская земля», — пишет она
после смерти Николая Степановича.
С 75-го года ее печатают очень редко.
К этому времени она уже сделала свой вы-
бор — неучастие. Нет возможности печа-
таться — есть возможность писать, называя
вещи своими именами. Она изучает Библию,
древних авторов, Шекспира, ПушкинА. И —
никакой конъюнктуры.
Увозят в тюрьму сына Льва. Она прово-
дит бесконечные семнадцать месяцев в тю-
ремных очередях — и пишет стихи, которые
потом составят поэму «Реквием».
«Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда
стоящая за мной женщина с голубыми губа-
ми, которая, конечно, никогда в жизни не
слыхала моего имени, очнулась от свойствен-
ного нам всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
— А Вы это можете описать?
И я сказала:
— Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по
тому, что некогда было ее лицом».
Каким бесстрашием надо было обладать,
чтобы в те годы сочинять такие стихи — и чи-
тать их знакомым, когда посадить и расстре-
лять могли за то, что слушал — и не донес.
Но ни один из многочисленных слушателей не
выдал ее.
В то время, как официальная пресса ли-
бо не замечала ее, либо критиковала за «ка-
мерность», стихи ее переписывались от ру-
ки, учились наизусть — и читались везде,
в том числе и в тюремных камерах. Их ис-
кренность и глубина ценились читателями
куда больше, чем «образцовость» официаль-
ной поэзии.
Началась Великая Отечественная война.
Ахматову она настигла в Ленинграде. Когда-
то, после революции, она не смогла покинуть
Россию, теперь для нее так же немыслимо
представить, что можно отдать ее врагу.
Никто не заказывает ей стихи. Они пи-
шутся по велению сердца — и сразу приоб-
ретают всенародную известность. В критиче-
ское время, под бомбежками, она оказывает-
ся нужна — даже «Правда» не брезгует ее
стихами, печатает знаменитое «Мужество».
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово,
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки1.
После войны Ахматову приветствовали на
многолюдных митингах и литературных вече-
рах. Ей устраивали овации. Вероятно, эта —
слишком заметная — популярность поэтессы
и вызвала реакцию властей.
В 1946 году вышло в свет постановление
ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ле-
нинград», а затем выступил и секретарь
ЦК ВКП(б) Жданов. Ахматова вновь была объ-
явлена «вне закона» — вне литературы. «Взбе-
сившаяся барынька», «убогий диапазон по-
эзии»… Ее выгнали из Союза писателей и за-
претили печататься. Ну что ж, это уже было.
Забудут? — вот чем удивили1.
Меня забывали не раз.
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
В то время, когда «народные поэты» печа-
тали «Гражданские стихи», прославляя гене-
ральную линию партии, Анна Ахматова про-
шла тот же тягостный путь лишений и утрат,
вечного ожидания «марусь», что и вся ее стра-
на. Она имела полное право — о себе сказать:
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Этим она заслужила истинное звание на-
родного поэта и тем, что, в отличие от многих
и многих, не изменила ни своему таланту,
ни друзьям, ни взглядам. Хотя иногда это бы-
ло неимоверно трудно.
Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала, —
пишет она в 1959 году.
Но и тогда надежда не оставляет ее, неда-
ром стихотворение заканчивается строчками:
И все-таки узнают голос мой,
И все-таки опять ему поверят.
Но не своя судьба ее тревожит. Создание
мемориала жертвам сталинских репрес-
сий — вот что занимает Ахматову в конце
50-х — начале 60-х годов.
Совесть не позволяла ей славить происхо-
дящее в стране — и «мешала» стать офици-
ально признанным «всенародным поэтом».
И проходят десятилетья,
Пытки, ссылки и смерти… Петь я
В этом ужасе не могу.
Так она писала в «Поэме без героя».
Возможно, ей было легче выстоять, потому
что она рано поняла, что талантлива. Ахматова
слишком уважала поэзию, а значит и себя —
как Поэта, чтобы пресмыкаться перед кем-ли-
бо из страха или ради «каких-то благ. «Поэт —
это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ниче-
го нельзя отнять», — ее любимая фраза.
Ее судьба — образец достоинства, силы и
мужества. Маленькая хрупкая женщина, ко-
торую не смогла сломить вся государствен-
ная машина.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)