Трагическая судьба народа во второй мировой войне (3)
Какие бы ни были высокие наши устремления, война все равно оставалась для нас человеческой трагедией от своего первого и до последнего дня…
К. Симонов
Каждый день слышим по многу раз: «в войне», «о войне», «на войне». Странно: пропускаем мимо ушей, не вздрагиваем, даже не останавливаемся. Потому что некогда? Или потому, что, «все» зная о войне, мы не знаем только одного — что это такое? А ведь война — это прежде всего смерть. Не вообще смерть, а смерть конкретного человека. Необходимо остановиться и подумать: такого
Весело щебечут птицы, шелестит листва, а память возвращает меня к трагическим страницам повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие». Погибли все девушки, и с гибелью каждой из них «оборвалась маленькая ниточка в бесконечной пряже человечества». Остро ощущаю сейчас горечь от невозвратимости потерь, а слова старшины Васкова воспринимаю как трагический реквием: «Здесь у меня болит, — он ткнул в грудь, — здесь свербит, Рита. Так свербит. Положил ведь я вас, всех пятерых положил».
Как к незаживающей ране, прикасаюсь к повести Константина Воробьева «Убиты под Москвой». Это произведение не прочтешь просто так, на сон грядущий, потому что от него, как от самой войны, болит сердце, сжимаются кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то, что произошло с кремлевскими курсантами, погибшими под Москвой. Учебная рота шла на фронт. Их было двести сорок человек. Молодые, красивые ребята, вооруженные «новейшими винтовками», которые годны были лишь для парадов, шли молодцеватым шагом по площади. Писатель постоянно выхватывает из безликого множества одно-два веселых лица, дает нам возможность услышать чей-то звонкий, мальчишеский голос, увидеть Алексея Ястребова, несущего в себе «какое-то неуемное притаившееся счастье» и радость от ощущения красоты утра и гибкости своего молодого тела. Курсантов переполняет чувство радо — сти и счастья, а мне хочется кричать от боли: ведь по названию повести я знаю, что все они погибнут. Через несколько дней будут первые жертвы, первый бой и первый безумный страх перед смертью, будет и первая бурная радость победы… Но закончится все это трагической гибелью роты, описанной Воробьевым поразительно сильно. Дрожь земли, «отвратительный вой приближающихся бомб», фонтаны взрывов, смятые каски, поломанные винтовки, автоматные очереди — это кромешный ад войны, в середине которого — курсанты, «до капли похожие друг на друга, потому что все были с раскрытыми ртами и обескровленными лицами». К. Воробьев не дает нам финала этой сцены. Не зная деталей, я знаю главное — рота истреблена.
Кровью сердца написана и повесть К. Воробьева «Это мы, Господи» — еще одна страница, самая кошмарная и бесчеловечная, из летописи второй мировой войны. В этом произведении мы видим новый трагический лик войны — плен. Мои друзья утверждают, что в плену были разные люди: мужественные находили силы бороться, устраивали побеги; слабые узники покорились и ждали своей участи, такие вызывают только жалость и презрение. Я с этим не согласна. Пленные заслуживают нашего милосердия. Меня до сих пор не отпускает боль, которую я почувствовала, прочитав повесть «Это мы, Господи». В самом заглавии мне слышится голос-стон измученных пленных: «Мы готовы к смерти, к тому, чтобы быть принятыми Тобой, Господи. Мы прошли все круги ада, но свой крест несли до конца, не потеряли в себе человеческое».
Потрясают картины плена, в которых отразилась невероятная трагедия безвинных жертв: «В лагере были эсэсовцы, вооруженные… железными лопатами. Они уже стояли, выстроившись в ряд. Еще не успели закрыться ворота лагеря за изможденным майором Величко, как эсэсовцы с нечеловеческим иканьем врезались в гущу и начали убивать их. Брызгала кровь, шматками летела срубленная ударом лопаты кожа. Лагерь огласился рыком осатаневших убийц, стонами убиваемых, тяжелым топотом ног в страхе метавшихся людей. Умер на руках у Сергея капитан Николаев. Лопата глубоко вошла ему в голову, раздвоив череп». Безмерные страдания, жуткое обличье полуживых существ, скелетов, обтянутых кожей, стон, вырывающийся из окровавленного рта: «Это мы, Господи», — картины, обрушившиеся на меня со страшной силой. Что же ожидало людей? Свобода? Да, но очень кратковременная, а потом снова плен, но теперь уже в советских концлагерях, где человеческая жизнь превращалась в лагерную пыль…
Мои размышления были прерваны появлением молодоженов. Они несли к гранитному постаменту цветы, чтобы поклониться светлой памяти тех, кто сберег для них сегодняшний день и возможность осуществить свою мечту. И именно в этот миг я отчетливо поняла, как справедливы строки поэта:
В восьмидесятых рождены
Войны не знаем мы, и все же
В какой-то мере все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)