Творчество Н. С. Лескова (Рассказ «Очарованный странник»)
Жизнь Лескова полна противоречий. Крайний социалист, сочувствующий всему антиправительственному, нигилист, вхожий в такие опасные места, как «коммуны». Потом — антинигилист, угождающий правительству, подозреваемый чуть ли не в услугах Третьему отделению. И дальше — бытописатель, знаток «углов», бесхитростный рассказчик анекдотов. И он же — мастер витой речи, виртуоз тайнописи, словесный маг, ничего не говорящий просто. Почти все это Лесков мог слышать при жизни. Кроме одного — того, кем суждено ему было в действительности
Все прежние характеристики отошли, выцвели, опроверглись, либо застыли хрестоматийным глянцем, затвердели бронзой, под которой оставалась загадка.
Век, минувший после смерти Лескова, обозначил ему роль, измерение, которые и в голову не приходили ни его критикам, ни апологетам. Лесков — творец легенд, создатель нарицательных типов, не просто схватывающих некоторую характерность в людях его времени, но нащупывающих сквозные, кардинальные, подспудные, почвенные, фундаментальные черты русского национального сознания и русской судьбы. Именно в этом измерении он воспринимается теперь как национальный гений.
Первой легендой, выведшей Лескова из бытописателей и анекдотистов в мифотворцы, был косой Левша, подковавший стальную блоху. Следом шагнули в русский национальный синодик Катерина — ради любви душегубка; посрамивший немца Сафроныч; непредсказуемый богатырь Иван Флягин; артистка Люба — обреченная-нареченная тупейного крепостного художника…
Рассказы и повести, написанные в пору художественной зрелости Н. С. Лескова, дают достаточно полное представление обо всем его творчестве. Разные и о разном, они объединены думой о судьбе России. Россия является здесь многоликой, в сложном переплетении противоречий, убогой и обильной, могучей и бессильной одновременно. Во всех проявлениях национальной жизни, ее мелочах и анекдотах Лесков ищет сердцевину целого. И находит ее чаще всего в чудаках и бедоносцах, как бы перекликаясь с Достоевским, писавшим в «Братьях Карамазовых», что чудак «не всегда частность и обособление, а, напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все каким-либо наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались».
Рассказ «Очарованный странник» — чемпион успеха: это самое хрестоматийное, самое эмблематичное произведение Лескова. По количеству изданий оно далеко опережает другие лесковские шедевры и у нас, и за рубежом. Это — визитная карточка «русскости»: воплощение богатырства, широты, мощи, вольности и таящейся на дне души праведности, герой эпоса в лучшем и высоком смысле слова.
Надо сказать, что былинность заложена в самую основу замысла рассказа. Фольклорная краска с самого начала введена в палитру «Очарованного странника» — факт, не слишком характерный для Лескова; обычно он не выставляет национально-патриотическую эмблематику напоказ, а прячет ее под нейтральными названиями. Конечно, «Очарованный странник» — название не вполне нейтральное, и мистический налет в нем чутко уловили критики тех времен.
В 1897 году, на исходе века, критик Николай Михайловский возвращается к «Очарованному страннику»: «В смысле богатства фабулы это, может быть, самое замечательное из произведений Лескова, но в нем же особенно бросается в глаза отсутствие какого бы то ни было центра, так что и фабулы в нем, собственно говоря, нет, а есть целый ряд фабул, нанизанных, как бусы на нитку, и каждая бусинка сама по себе и может быть очень удобно вынута, заменена другою, а можно и еще сколько угодно бусин нанизать на ту же нитку».
В 1898 году А. Горелов писал: это «произведение с обнажено — символическим авторским заданием, с монументальным героем в центре, олицетворяющим новую историческую стадию движения национального характера», это «широкое раздумье мастера над судьбой России, субстанциональной, природно — самобытной силой ее народа», «никогда еще герой из толщи масс не был поднят на высоту такого обобщения».
Иван Северьянович Флягин несомненно богатырь, у Лескова так и сказано: «простодушный, добрый русский богатырь». Но тремя строками ниже добавлено, что раз богатырь, то ездить бы ему в лаптищах по лесу и лениво нюхать, как «смолой и земляникой пахнет темный бор…».
От первых до последних строк в рассказе выдержана эта многослойно-коварная интонация. В финале старик хочет отправиться на войну. Игумен не может разобраться, что он такое: «так просто добряк или помешался». Последним решающим аргументом повисает в повествовании фраза: «А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется».
Нужно быть очарованным, чтобы не заметить, каким ядом напоена эта патриотическая декларация. Безусловно, элементы богатырства, народного эпоса и «черноземной силы» введены Лесковым в рассказ, причем введены именно в знаковом качестве: мы и они. Недаром же все неотступнее является рядом с русским героем соглядатай — иностранец. Только что в «Запечатленном ангеле» стоял перед русским «разбойником» остолбеневший англичанин, скоро в «Железной воле» встанет остолбеневший немец, в «Очарованном страннике» такое взаимолюбование вплетено в экспозицию, когда наш витязь соревнуется с английским профессионалом в деле усмирения коня. Господину Рарею ничто не помогает: ни специальные знания, ни специальные доспехи — он сброшен и посрамлен. А наш герой бешеное животное усмиряет. Чем? Тем, что «рассвирепел», «зубами заскрипел» и лупил коня до тех пор, пока тот не покорился, «только скоро издох».
Другой англичанин другим русским умельцем будет в свой час посрамлен в части ремонта заводной танцующей блохи, и это будет главная лесковская легенда, в очаровании которой мало кто заметит ту странность, что блоха в результате ремонта танцевать разучится. Так что далеко метит «Очарованный странник».
В чем же суть этого причудливого, разбросанного, ни к чему единому не сведенного странствия, этого скифски дикого смешения «мистики с водевилем»?
Суть — как раз в версии воссоединения, всеединства.
Можно извлекать из этого рассказа мистерию распада и бесцельности. А можно — легенду всеединства. «Разнообразие возможных вариантов судьбы» — так формулирует современная исследовательница «Очарованного странника» Б. Дыханова, полагающая, что это богатство и делает рассказ подлинным шедевром.
Лесков не был так ясен и последователен, как, скажем, Тургенев. Он не старался «измерить бездну», подобно Достоевскому, не пытался ревизовать самые основы веры, подобно Толстому, он не ставил своей задачей ни мифотворчество, ни пророчество, ни вероучительство. Он просто писал «всякую всячину»…
А написал — вечного человека в уникальном русском преломлении, неповторимый автопортрет нации, памятник ее иллюзиям, преобразившим реальность и ставшим реальностью.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)