Биография Франц Кафка

Франц Кафка — писатель замечательный, только очень странный. Может быть, самый
странный из тех, что творили в 20-м столетии. И странен он не в последнюю очередь тем,
что его прижизненная и посмертная судьба необыденностью своей ничуть не уступает его
же сочинениям. Кто-то видит в нем иудейского вероучителя, а кто-то —
экзистенциалистского пророка, кто-то — авангардиста, а кто-то — консерватора, кто-то
ищет ключ к его тайнам в психоанализе, а кто-то — в анализе семиотическом или
структуральном. Но реальный Кафка всегда

как бы выскальзывает из границ четкого
мироощущения.
Многочисленные литературные школы сменяли друг друга, соперничали между собой — это
было время бесчисленных » измов «.Зрелые годы Кафки пришлись на период становления
искусства экспрессионизма — яркого, шумного, кричащего, протестующего. Как и
экспрессионисты, Кафка в своем творчестве разрушал традиционные художественные
представления и структуры. Но его творчество нельзя отнести ни к одному из » измов «,
скорее он соприкасается с литературой абсурда, но тоже чисто внешне. Стиль Кафки
абсолютно не совпадает с экспрессионистическим, так как его изложение подчеркнуто
суховато, аскетично, в нем отсутствуют какие-либо метафоры и тропы.
Всвязи с этим так много точек зрения на его произведения, так много способов
прочтения и так мало обстоятельных монографий, посвященных его творчеству, так мало
исследователей, которые не побоялись бы погрузиться в сложный, метафизический мир
его сочинений.
Темой для данной работы послужила, в общем-то, еще не исследованная никем
проблема: » Метаметафора в творчестве Ф. Кафки»,тем сложнее и интереснее
представляется данная работа. Ни один из исследователей не упоминает о данном
приеме относительно творчества Кафки, но каждый говорит о некой » кафкиаде «,
которая принадлежит «высокому» стилю, поскольку в ней ярко выражена метафизическая
природа смеха, метафизическая природа абсурда и т. д.
Каково же определение метаметафоры? «Мистериальная метафора» — можно
использовать такое словосочетание для определения метаметафоры. В «Евангелии от
Фомы» есть такие слова Христа: «Когда вы сделаете единое как многое — многое как
единое, верх как низ — низ как верх, внутреннее как внешнее, внешнее как внутреннее,
тогда вы войдете в Царствие». Некоторые исследователи считают это высказывание
самым полным описанием метаметафоры. Синонимами этого слова являются такие
слова, как «выворачивание» или » инсайдаут «. Примером данного явления может служить
такое высказывание: «Человек — это изнанка неба Небо — это изнанка человека». Этот
пример взят из стихотворения К. Кедрова «Компьютер любви». Творчество этого и
некоторых других поэтов — наших современников — вписывается в направление под
символическим названием » метареализм «, появившееся в 80 — 90-х годах нашего
столетия в отечественной литературе, и полностью основанное на таких приемах, как
метаметафора, метабола и др.
«Мета» — по-гречески «за» чем-либо, «после», то есть это нечто более глубокое, более
завуалированное, чем метаметафора. Метаметафоризм есть сгущенная, тотальная
метафора, по сравнению с которой обычная метафора должна выглядеть частичной и
робкой. Метаметафора — это метафора, где каждая вещь — вселенная. Этот прием
способствует созданию нового пространства — » метареальности «.
» Метареальность » — это реальность, открываемая за метафорой, на той почве, куда
метафора переносит свой смысл, а не в той эмпирической плоскости, откуда она его
выносит. Метафоризм играет со здешней реальностью, метареализм пытается всерьез
постигнуть иную. Метареализм — это реализм метафоры как метаморфозы, постижение
реальности во всей широте ее переносов и превращений.
Метафора четко делит мир на сравниваемое и сравнивающее, на отображаемую
действительность и способ отображения. Метабола — это целостный мир, не делимый
надвое, но открывающий в себе множество измерений.
Метареализм можно попытаться определить как способ изображения в постоянном
преобразовании, метаморфозе, трансформации — как стремление изобразить прорастание
и присутствие вечного в реальном, нынешнем, причем связующая ткань и должна быть
создана, она и есть незримая цель — это и есть «мета». Теперь становится понятной цель
Кафки, которую он, видимо, хотел достичь, например, в новелле «Превращение». Для
«мета» важнейшей изобразительной основой является не язык, а логос — более широкое
понятие, где контекст, смысл или недооформившаяся в языке структура ощущения
первичны. Мир произведений Кафки — это переплетение многих реальностей, связанных
непрерывностью внутренних переходов и взаимопревращений. Художник исходит из
принципа единомирия, предполагает взаимопроникновение реальностей, а не отсылку от
одной, «мнимой» или «служебной», к другой — «подлинной». Созерцание художника
фиксируется на таком плане реальности, где «это» и «то» суть одно».
Кафка, изображая душевный мир героя, который являлся для негочем-то вроде терра
инкогнита, пытался сделать так, чтобы каждый шаг грозил неожиданными открытиями, за
которыми грезились бы еще более грандиозные пространства — сейчас это обозначили бы
термином «виртуальная реальность».
Сверхъестественные обстоятельства застают героев Кафки врасплох, в самые
неожиданные для них моменты, в самые неудобные место и время, заставляя испытывать
«страх и трепет» перед бытием. Из произведения в произведения живописуется история
человека, оказавшегося в центре метафизического противоборства сил добра и зла, но не
сознающего возможности свободного выбора между ними, своей духовной природы и тем
самым отдающего себя во власть стихий.
К огда мы говорим «реальность», мы имеем в виду все в совокупно сти — усредненную
пробу смеси из миллиона индивидуальных реальностей. Абсурдный герой обитает в
абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь выбраться из него в мир
человеческих существ, — и умирает в отчаянии.
Через все творчество Кафки проходит постоянное балансирование между естественным и
необычайным, личностью и вселенной, трагическим и повседневным, абсурдом и логикой,
определяя его звучание и смысл. Нужно помнить об этих парадоксах и заострять внимание
на этих противоречиях, чтобы понять абсурдное произведение. Произведениям Кафки
присуща естественность — это категория, трудная для понимания. Есть произведения, где
события кажутся естественными читателю, но есть и другие (правда, они встречаются
реже), в которых сам персонаж считает естественным то, что с ним происходит. Имеет
место странный, но очевидный парадокс: чем необыкновеннее приключения героя, тем
ощутимее естественность рассказа. Это соотношение пропорционально необычности
человеческой жизни и той естественности, с которой он ее принимает. Роман «Процесс» в
данном отношении особенно показателен. Герой Ф. Кафки осужден. Он узнает об этом в
начале романа. Судебный процесс преследует его, но если Йозеф К. и пытается
прекратить дело, то все свои попытки он совершает без всякого удивления. Мы никогда не
перестанем изумляться этому отсутствию удивления. Именно такое противоречие и
является первым признаком абсурдного произведения. Сознание через конкретное
отражает свою духовную трагедию; оно может сделать это лишь при помощи вечного
парадокса, который позволяет краскам выразить пустоту, а повседневным жестам — силу
вечных стремлений.
Метаметафора обнаруживается в наложении двух миров, в столкновении чего-то
неестественного с реальным, то есть в абсурдной ситуации. Но осознать наличие этих
двух миров — значит уже начать разгадывать их тайные связи. У Ф. Кафки эти два мира —
мир повседневной жизни и фантастический. Кажется, что писатель постоянно находит
подтверждение словам Ницше: «Великие проблемы ищите на улице». Тут точка
соприкосновения всех литературных произведений, трактующих человеческое
существование, — вот в чем основная абсурдность этого существования и в то же время его
неоспоримое величие. Здесь оба плана совпадают, что естественно. Оба отражают друг
друга в нелепом разладе возвышенных порывов души и преходящих радостей тела.
Абсурд в том, что душа, помещенная в тело, бесконечно совершеннее последнего.
Желающий изобразить эту абсурдность должен дать ей жизнь в игре конкретных
параллелей. Именно так Ф. Кафка выражает трагедию через повседневность, а логику
через абсурд. В произведениях абсурда скрытое взаимодействие соединяет логическое и
повседневное. Вот почему герой «Превращения» Замза по профессии коммивояжер, а
единственное, что угнетает его в необычном превращении в насекомое, — это то, что
хозяин будет недоволен его отсутствием. У Замзы вырастают лапы и усики, позвоночник
сгибается в дугу. Нельзя сказать, что это его совсем не удивляет, иначе превращение не
произвело бы никакого впечатления на читателя, но лучше сказать, что происшедшие с
Замзой изменения доставляют ему лишь легкое. беспокойство. Все искусство Ф. Кафки в
этом нюансе.
Чтобы выразить абсурд, Ф. Кафка пользуется логической взаимосвязью. Мир Ф. Кафки —
это в действительности невыразимая метамеатфорическая вселенная, где человек
позволяет себе болезненную роскошь «ловить рыбу в ванне, зная, что там он ничего не
поймает».
Искусство Кафки — искусство пророческое. Поразительно точно изображенные странности,
коими так наполнена воплощенная в этом искусстве жизнь, читатель должен понимать не
более как знаки, приметы и симптомы смещений и сдвигов, наступление которых во всех
жизненных взаимосвязях писатель чувствует, не умея, однако, в этот неведомый и новый
порядок вещей себя «вставить». Так что ему ничего не остается, кроме как с изумлением, к
которому, впрочем, примешивается и панический ужас, откликаться на те почти
невразумительные искажения бытия, которыми заявляет о себе грядущее торжество
новых законов. Кафка настолько этим чувством полон, что вообще невозможно помыслить
себе ни один процесс, который в его описании — например, всего-навсего процесс
юридического расследования в романе «Процесс»- не подвергся бы искажениям. Иными
словами, все, что он описывает, призвано «давать показания» отнюдь не о себе, а о чем-
то ином. Сосредоточенность Кафки на этом своем главном и единственном предмете, на
искажении бытия, может вызвать у читателя впечатление мании, навязчивой идеи.
На протяжении всего романа «Замок» неустанно, всеми средствами обрисовывается и
всеми красками расцвечивается гротескная несоизмеримость человеческого и
трансцендентного, безмерность божественного, чуждость, зловещность, нездешняя
алогичность, нежелание высказать себя, жестокость, безнравственность высшей власти.
Кафку считают религиозным юмористом, потому и благодаря тому, что безмерность
надмирного, его непонятность и недоступность человеческому разумению он изображает
не патетически-помпезно, не посредством грандиозного восхождения в царство
возвышенного, как это обычно пытаются делать поэты, а видит и описывает как какой-то
австрийский госархив с его велеречиво-мелочной, вязкой, недоступной и
непредсказуемой бюрократией, с необозримым нагромождением папок и инстанций, с
неясной иерерхией чиновников, ответственность которых неустановима,- то есть
описывает сатирически, но при этом — с самой искренней, доверчивой, неустанно
стремящейся проникнуть в непонятное царство Милости покорностью, которая всего лишь
выступает в обличье сатиры, а не пафоса.
Особенность Кафки заключается в том, что он, сохранив всю традиционную структуру
языкового сообщения, его грамматико-синтаксическую связность и логичность, связность
языковой формы, воплотил в это структуре кричащую, вопиющую нелогичность,
бессвязность, абсурдность содержания. Специфически кафкианский эффект — все ясно,
но ничего не понятно. Но при вдумчивом чтении, осознав и приняв правило его игры, мы
можем убедиться, что Кафка немало чего важного рассказал о своем времени. Начать с
того, что он абсурд назвал абсурдом и не побоялся воплотить его.
Новелла «Превращение» (1916) ошеломляет читателя с первой же фразы: «Проснувшись
однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели
превратился в страшное насекомое». Сам факт превращения человека в насекомое, так
попросту, в классической повествовательной манере сообщенный в начале рассказа,
конечно, способен вызвать у читателя чувство эстетического шока; и дело здесь не
столько в неправдоподобии ситуации (нас не шокирует, например, тот факт, что майор
Ковалев у Гоголя не обнаружил утром у себя на лице носа), сколько, разумеется, в том
чувстве почти физиологического отвращения, которое вызывает у нас представление о
насекомом человеческих размеров. Будучи как литературный прием вполне законным,
фантастический образ Кафки тем не менее кажется вызывающим именно в силу своей
демонстративной » неэстетичности «.
Однако представим себе на минуту, что такое превращение все-таки случайность;
попробуем примириться на время чтения с этой мыслью, забыть реальный образ
гипернасекомого, и тогда изображенное Кафкой дальше предстанет странным образом
вполне правдоподобным, даже обыденным. Дело в том, что в рассказе Кафки не
оказывается ничего исключительного, кроме самого начального факта. Суховатым
лаконичным языком повествует Кафка о вполне понятных житейских неудобствах,
начавшихся для героя и для его семейства с момента превращения Грегора. Все это
связано с некоторыми биогрфическими обстоятельствами жизни самого Кафки.
Он постоянно ощущал свою вину перед семьей — перед отцом прежде всего; ему казалось,
что он не соответствует тем надеждам, которые отец, владелец небольшой торговой
фирмы, возлагал на него, желая видеть сына преуспевающим юристом и достойным
продолжателем семейного торгового дела. Комплекс вины перед отцом и семьей — один из
самых сильных у этой в самом точном смысле слова закомплексованой натуры, и с этой
точки зрения новелла «Превращение» — грандиозная метафора этого комплекса. Грегор —
жалкое, бесполезное разросшееся насекомое, позор и мука для семьи, которая не знает,
что с ним делать.
Однако если творчество Кафки было б только самобичеванием, только изживанием сугубо
личных комплексов, едва ли оно бы получило такой мировой резонанс. Последующее
поколение читателей снова и снова приходили в ошеломление от того, сколь многие
черты общественного бытия 20-го века пророчески предсказал Кафка в своих
произведениях. Рассказ «В исправительной колонии», например, сейчас прочитывается
как страшная метафора изощренно-бездушного, мехонической бесчеловечности фашизма
и всякого тоталитаризма вообще. Атмосфера его романов «Процесс» и «Замок»
восринимается как грандиозная метафора — метаметафора — столь же бездушного и
механического бюрократизма.
То, как Кафка показал абсурдность и бесчеловечность тотальной бюрократизации жизни в
20-ом веке, поразительно. И ведь наверняка такой степени обесчеловечения
общественного механизма европейское общество времен Кафки не знало, если и знало,
то, видимо, только в нацистской Германии. Так что здесь какой-то поистине
необыкновенный дар смотреть в корень, предвидеть будущее развитие определенных
тенденций. И вот тут-то Кафка, между прочим, на какой-то момент соприкасается с
устремлениями экспрессионистов: это они мечтали в своем искусстве понимать не
единичные явления, а законы; мечтали, но не осуществили этой мечты, а вот Кафка
именно ее и осуществил — его сухая, жесткая, без метафор, без тропов, как бы лишенная
плоти проза и есть воплощение формулы современного бытия, его самого общего закона;
конкретные числа и конкретные варианты могут быть разными, но суть — одна, и она
выражается формулой. С чисто художественной, технической стороны Кафка достигает
такого эффекта прежде всего с помощью вполне определенного приема. Это прием
материализации метафор, причем метафор так называемых языковых, уже стершихся, тех,
чей переносный смысл уже не воспринимается. Когда мы говорим, например, о том или
ином человеке — «он потерял человеческий облик»,либо о том или ином явлении — «это
чистый абсурд», или «это уму непостижимо», или «это как кошмарный сон», мы, по сути,
пользуемся такими языковыми метафорами, прибегаем к смыслу не буквальному, а
переносному, образному. Мы понимаем, что облик-то все-таки человеческий, а не
лошадиный, не собачий и т. д.; и выражение «уму непостижимо» всего лишь есть сгущение
нашего впечатления от какого-либо события; потому что, попроси кто-нибудь нас в
следующую минуту рассказать о причинах этого события, мы все-таки объяснение-то
дадим; пусть свою версию, но все-таки мы предполагаем всегда, что нашему уму это все
же доступно. Кафка последовательно материализует именно эту умунепостижимость,
абсурдность, фантасмогоричность. Что больше всего озадачивает в его прозе — это
снова и снова всплывающая алогичность, неправдоподобность причинно-следственных
сцеплений; особенно это заметно, когда неизвестно откуда вдруг по ходу дела
появляются предметя и люди, которых здесь просто не должно быть. Многие
исследователи отмечали эту особенность повествования у Кафки. Суть в том, что Кафка
весь сюжет своего повествования методически строит по принципу, по какому
оформляется » сюжетика » сна. И это уже сложно назвать метафорой. Если вы
припомните свои сны, то вы обнаружите, что в сон сразу же вливается то, о чем или ком вы
подумали. Все новое сцепляется с другими предметами и явлениями так, как в реальности
не может быть.
В обычном, нормальном мире человек, бодрствуя, живет в мире логических причинно-
следственных связей, во всяком случае так считает. Ему все привычно и объяснимо, а вот
засыпая, человек уже погружен в сферу алогизма. Художественный трюк Кафки в том, что
у него все наоборот. У него алогизм и абсурд начинается, когда человек просыпается.
Главный мотив творчества Ф. Кафки — отчуждение человека, его одиночество — полностью
раскрываются в его произведениях. В трех романах Кафки — «Америка», «Замок»,
«Процесс» — речь идет о все более тяжелых формах смертельного одиночества. Чем
более одинок герой, тем тяжелее его судьба. Карл Россман — герой романа «Америка» —
еще только затеривается в перепетиях судьбы; судьба героя «Замка» зашла в тупик, он
становится отверженным; Йозеф К. — уже преследуемое животное, доведенное до гибели.
В первом романе одиночество — еще пока общественное явление, конкретное; во втором —
символическое, «метафизическое», но еще достаточно хорошо ощутимы его конкретные
общественные взаимосвязи; в третьем — полностью «метафизическое», абстрактное,
символическое, в реальной жизни совершенно невозможное и абсурдное.
В заключение можно отметить, что метаметафора в творчестве Франца Кафки является
не отдельно взятым тропом, а приемом, с помощью которого происходит организация того
или иного текста. Метаметафора заключена в самой идее произведения, то есть в
превращении Грегора Замзы в насекомое или беспричинный арест Йозефа К. и т. д. С
помощью метаметафоры художник добивается необыкновенного эффекта: какой-то
абсурдностью, нелепостью он заставляет задумываться над главными законами бытия,
над трагичностью человеческой судьбы, над существованием каких-то высших сил,
управляющих жизнью людей